Гаршин Всеволод Михайлович
Происшествие
IV
Все то же и то же... Нет возможности ни минуты остаться одной, чтобы
не схватила за душу тоска. Что сделать с собою, чтобы забыть?
Аннушка принесла мне письмо. Откуда оно? Я так давно не получала ни от
кого писем.
"Милостивая государыня, Надежда Николаевна! Хотя я очень хорошо понял,
что для вас не составляю ничего, но все-таки полагаю, что вы добрая девушка
и не захотите обидеть меня. В первый и последний в жизни раз я прошу вас
быть у меня, так как сегодня мои именины. Родных и знакомых у меня нет.
Умоляю вас, приходите. Даю вам слово, что я ничего не скажу вам обидного
или неприятного. Пожалейте преданного вам
Ивана Никитина.
P. S. О своем недавнем поведении в квартире вашей не могу вспомнить
без стыда. Будьте же у меня сегодня в 6 часов. Прилагаю адрес. И. Я.".
Что это значит? Он решился написать ко мне. Тут что-нибудь не совсем
просто. Что он хочет сделать со мною? Идти или нет?
Странно рассуждать - идти или не идти? Если он хочет заманить меня в
западню, то или для того, чтобы убить, или... но если и убьет, все же
развязка.
Пойду.
Я оденусь попроще и поскромнее, смою с лица румяна и белила. Ему
все-таки будет приятнее. Причешу попроще голову. Как мало у меня осталось
волос! Я причесалась, надела черное шерстяное платье, черный шарфик, белый
воротничок и рукавчики и подошла к зеркалу взглянуть на себя.
Я чуть не заплакала, увидя в нем женщину, совсем не похожую на ту
Евгению, которая так "хорошо" пляшет скверные танцы в разных притонах. Я
увидела вовсе не нахальную, нарумяненную кокотку, с улыбающимся лицом, с
ухарски взбитым шиньоном, с наведенными ресницами. Эта забитая и страдающая
женщина, бледная, тоскливо смотрящая большими черными глазами с темными
кругами вокруг, - что-то совсем новое, вовсе не я А может быть, это-то и
есть я? А вот та Евгения, которую все видят и знают, та - что-то чужое,
насевшее на меня, давящее меня, убивающее.
И я действительно заплакала и плакала долго и сильно. От слез легче
становится, как твердили мне с самого детства; только, должно быть, это
справедливо не для всех. Не легче мне стало, а еще хуже. Каждое рыданье
болью отзывалось, каждая слеза горька. Тех, кому есть еще какая-нибудь
надежда на исцеление и мир, тех слезы, быть может, и облегчают. А где она у
меня?
Я вытерла слезы и отправилась.
Я без труда нашла номера мадам Цукерберг, и чухонка-горничная показала
мне дверь к Ивану Иванычу.
- Можно войти?
В комнате раздался стук быстро задвигаемого ящика.
- Войдите! - быстро закричал Иван Иваныч.
Я вошла. Он сидел у письменного стола и заклеивал какой-то конверт.
Мне он даже как будто и не обрадовался.
- Здравствуйте, Иван Иваныч, - сказала я.
- Здравствуйте, Надежда Николаевна, - ответил он, вставая и протягивая
мне руку.
Что-то нежное мелькнуло у него на лице, когда я протянула ему свою, но
тотчас же и исчезло. Он был серьезен и даже суров.
- Благодарю вас, что пришли.
- Зачем вы звали меня? - спросила я.
- Боже мой, неужели вы не знаете, что значит для меня видеть вас!
Впрочем, этот разговор для вас неприятен...
Мы сидели и молчали. Чухонка принесла самовар. Иван Иваныч подал мне
чай и сахар. Потом поставил на стол варенье, печенье, конфеты, полбутылки
сладкого вина.
- Вы извините меня за угощение, Надежда Николаевна. Вам, быть может,
неприятно, но не сердитесь. Будьте добры, заварите чай, налейте. Кушайте:
вот конфеты, вино.
Я стала хозяйничать, а он сел против меня так, что его лицо оставалось
в тени, и принялся рассматривать меня. Я чувствовала на себе его постоянный
и пристальный взгляд и чувствовала, что краснею.
Я на минуту подняла глаза, но сейчас же опять опустила, потому что он
продолжал серьезно смотреть мне прямо в лицо.
Что это значит? Неужели эта
обстановка, скромное, черное платье, отсутствие нахальных лиц, пошлых речей
подействовали на меня так сильно, что я опять превратилась в скромную и
конфузливую девочку, какой была два года тому назад? Мне стало досадно.
- Скажите, пожалуйста, что вы выпучили на меня глаза?.. - выговорила я
с усилием, но бойко.
Иван Иваныч вскочил и заходил по комнате.
- Надежда Николаевна! Не говорите так грубо. Побудьте хоть час такою,
как вы сюда пришли.
- Но я не понимаю, зачем вы меня позвали. Неужели только затем, чтобы
молчать и смотреть на меня?
- Да, Надежда Николаевна, только за этим. Вам ведь это особого
огорчения не сделает, а мне утешение - в последний раз на вас посмотреть.
Вы были так добры, что пришли, и в этом платье, такою, как теперь. Я этого
не ждал и за это вам еще больше благодарен.
- Но отчего же в последний раз, Иван Иваныч?
- Я ведь уезжаю.
- Куда?
- Далеко, Надежда Николаевна. Я вовсе сегодня не именинник. Я так это,
не знаю сам почему, написал. А мне просто хотелось еще раз на вас
посмотреть. Хотел я сначала пойти и ждать, когда вы выйдете, да уж как-то
решился просить вас к себе. И вы были так добры, что пришли. Дай вам бог за
это всего хорошего.
- Мало хорошего впереди, Иван Иваныч.
- Да, для вас мало хорошего. Впрочем, ведь вы сами знаете лучше меня,
что для вас впереди... - Голос Ивана Иваныча задрожал. - Мне лучше, -
прибавил он: - потому что я уеду.
И его голос задрожал еще более.
Мне стало невыразимо жалко его. Справедливо ли все то дурное, что я
чувствовала против него? За что я так грубо и резко оттолкнула его? Но
теперь уже поздно сожалеть.
Я встала и начала одеваться. Иван Иваныч вскочил, как ужаленный.
- Вы уже уходите? - взволнованным голосом спросил он.
- Да, надо идти...
- Вам надо... Опять туда! Надежда Николаевна! Да давайте, я лучше убью
вас сейчас!
Он говорил это шепотом, схватив меня за руку и смотря на меня
большими, растерянными глазами.
- Ведь лучше? Скажите!
- Да ведь вам, Иван Иваныч, за это в Сибирь идти. Я вовсе не хочу
этого.
- В Сибирь!.. Разве я оттого не могу убить вас, что Сибири боюсь? Я не
оттого... Я не могу вас убить потому, что... да как же я убью вас? Да как
же я убью тебя? - задыхаясь, выговорил он: - ведь я...
И он схватил меня, поднял, как ребенка, на воздух, душа в объятиях и
осыпая поцелуями мое лицо, губы, глаза, волосы. И так же внезапно, как
внезапно это случилось, поставил меня на ноги и быстро заговорил:
- Ну, идите, идите... Простите меня, но ведь это в первый и последний
раз. Не сердитесь на меня. Идите, Надежда Николаевна.
- Я не сержусь, Иван Иваныч...
- Идите, идите! Благодарю, что пришли.
Он выпроводил меня и тотчас же заперся на ключ. Я стала спускаться с
лестницы. Сердце ныло еще больше прежнего.
Пусть он едет и забудет меня. Останусь доживать свой век. Довольно
сентиментальничать. Пойду домой.
Я прибавила шага и думала уже о том, какое платье надену и куда
отправлюсь на сегодняшний вечер. Вот в кончен мой роман, маленькая задержка
на скользком пути! Теперь покачусь свободно, без задержек, все ниже и ниже.
"Да ведь он теперь стреляется!" - вдруг закричало что-то у меня
внутри. Я остановилась, как вкопанная; в глазах у меня потемнело, по спине
побежали мурашки, дыхание захватило... Да, он теперь убивает себя! Он
захлопнул ящик - это он револьвер рассматривал. Письмо писал... В последний
раз... Бежать! Быть может, еще успею. Господи, удержи его! Господи, оставь
его мне!
Смертельный, неиспытанный ужас охватил меня. Я бежала назад, как
безумная, налетая на прохожих. Не помню, как я взбежала по лестнице. Помню
только глупое лицо чухонки, впустившей меня, помню длинный темный коридор
со множеством дверей, помню, как я кинулась к его двери. И когда я
схватилась за ее ручку, за дверью раздался выстрел. Отовсюду выскочили
люди, бешено завертелись вокруг меня, вместе с коридором, дверьми, стенами.
И я упала... и в моей голове тоже все завертелось и исчезло.
1878 г.
Происшествие. Впервые - в журнале "Отечественные записки", 1878, ? 3.
В январском (? 2) номере художественно-юмористического еженедельного
журнала "Стрекоза" действительно помещен рисунок, о котором говорит героиня
рассказа. Он называется "Две дороги" и исполнен художником В. С. Шпаком.
Под рисунком стихотворный текст А. Ф. Иванова-Классика:
Беззаботна ты, малютка,
Незнакома ты с судьбой:
Но лежат в кипучей жизни
Два пути перед тобой...
и т. д. (подробно см.: Григорьев Ю. Две дороги. К истории рассказа
В. М. Гаршина "Происшествие". - В кн.: Прометей, ? 7, М., 1969).
Гаршин В. М.
Г21 Сочинения: Рассказы. Очерки. Статьи. Письма/ Сост. В. И.
Порудоминский. - М.: Сов. Россия, 1984.- 432 с, 1 л. портр.
Всеволод Михайлович Гаршин (1855-1888) - писатель глубокого и яркого
дарования. И хотя написано им немного, проза его неизменно вызывает
читательский интерес. А. М. Горький проницательно сказал о Гаршине: "Лицо
почти героическое, изумительной искренности, великой любви сосуд живой".
В сборник вошли известные рассказы: "Четыре дня", "Ночь", "Денщик и
офицер" и др., а также очерки, статьи в письма писателя.
4702010100 - 174
Г-----------------82-84
М-105(03)84 Р1
Оригинальный текст книги: Библиотека Максима Машкова
Сайт управляется системой
uCoz